Итак, по нашему мнению, этническая общность племен ухуань, сяньби, цифу, туфа, шивэй, кумоси, кидань, туюйхунь и жуаньжуань несомненна. Однако имеются ли основания при­нимать их за предшественников монголов? Думается, что на этот вопрос следует дать утвердительный ответ, что можно под­крепить следующими доказательствами. 1. Как уже отмечалось, китайские источники делят север­ные народы на три большие этнические группы — сюнну, дунху и сушэнь, что совпадает с принятым в настоящее время делени­ем этих же народов на тюркоязычные, монголоязычные и тунгусоязычные. В отношении сушэней вопрос ясен, под ними под­разумеваются различные маньчжуро-тунгусские племена. Как: отмечал еще В. В. Бартольд, к сюнну, по мнению большинства ученых, по крайней мере западных, относятся тюркоязычные на­роды [2, т. 9, ч. 1, с. 33, 39; т. 9, ч. 2, с. 239]. Л. Л. Викторова пишет: «Тюркологи считают вопрос этнолингвистической дефи­ниции хуннов настолько решенным, что в основу классификации: тюркских языков положено деление на восточнохуннские и за-паднохуннские языки, а наиболее древним родо-племенным объ­единением признается союз огурских племен, из которого со­стоял господствующий слой империи хуннов» [5, с. 122]. От­сюда вытекает логический вывод, что к этнической группе дун-ху относились монголоязычные племена. 2. В настоящее время никто не сомневается, что кидани от­носились к монголоязычным народам. Отсюда, если кидани бы­ли монголоязычным народом, к этой же группе должны отно­ситься и все этнически родственные киданям племена. 3. Сяньбийцы переселились на просторы монгольских степей из бассейна верхнего течения Амура. Согласно данным совре­менной науки, в древности монгольские племена расселялись в основном по рекам Шилка, Ингода, Аргунь и верхнему тече­нию Амура, т. е. в том же районе, где жили сяньбийцы. Уже сам этот факт — достаточно веское основание относить сяньбийцев к одному из древних монгольских племен. 4. В рассказах о шивэйцах в «Синь Тан-шу» и «Цзю Таншу» говорится, что некоторые из их кочевий находились у оз. Далайнор и по р. Аргунь. В частности, к югу от Аргун» жили кочевья мэнъу, или мэнъва шивэй. Этнонимы мэнъва и мэнъу, как справедливо считают большинство ученых, тран­скрипция слова «монгол», и это является первым достоверным упоминанием о монголах. О том, что в этом районе жили мон­голы, говорит и Рашид-ад-Дин: «Юрт и стойбище Есунгу (сын Джочи-Касара, брата Чингисхана.— В. Т.) и рода Джочи-Касара находится внутри Монголии на северо-востоке, в пределах Эргунэ (Аргунь) и Кулэ-наура (монг. письм. Кулун-на§ур — со­временное озеро Далайнор, Хулун-нор, вблизи ж. д. Станции Маньчжурия) и Килара (возможно, р. Хайлар), поблизости от места юрта Джибу, сына Отчи-нойона, и его внука Тукучара» [22, т. 1, кн. 2, с. 52]. Более ранние сведения о монголах, живших в этом районе, имеются и в сочинении Е Лунли «Цидань го чжи»: «Прямо на севере земли киданей доходят до владения Мэнгули. В этом владении нет правителя, который бы управлял народом. Насе­ление не занимается земледелием, [основным] занятием явля­ется охота. Люди не живут постоянно на одном месте, а кочуют во все четыре сезона года в поисках хорошей травы и воды. Пищей служат только мясо и кумыс. С киданями не воюют, а лишь торгуют с ними изделиями из шкур и шерсти крупного рогатого скота, овец, верблюдов и лошадей. На юге от этого владении, на расстоянии оолее 4 тыс. ли, находится Верхняя •столица» [37, гл. 22, л. 5а]. Если этноним «монгол» происходит от названия шивэйского кочевья мэнъва, или мэнъу, это дает веское основание относить .шивэйцев к монголам, к которым должны принадлежать и все этнически родственные шивэйцам племена. 5. Согласно источникам, наиболее ранним племенем, выделившимся из этнической группы дунху, являются ухуани. В то же время при описании расселения шивэйцев в «Синь Таншу» говорится: «К северу от р. [Наоюэхэ] живут дун шивэй (восточные шивэй), которые, по-видимому, являются остатка­ми ухуаней, живущими на юго-восточных окраинах [их бывших земель]» [50, гл. 219, л. 7а]. Таким образом, устанавливается этническая связь между ухуанями и шивэйцами, а шивэйцы, как уже говорилось выше, относятся к монголам. Это также дает право относить к монголам и все родственные ухуаням сяньбийские племена. 6. Важное значение имеет происхождение отдельных этнонимов. Если они связаны с монгольским языком, это одно из доказательств монголоязычности того или иного племени. К сожалению, основываясь на источниках, можно раскрыть смысл лишь двух племенных названий — ухуань и кидань. Ухуани получили свое название от горы Ухуань (древнее чтение, ,по реконструкции Карлгрена, ogwan), около которой они поселились, потерпев поражение от Маодуня. Эта же гора называется Чишань, что в переводе означает «красная гора», а понятие «красный» передается в монгольском языке словами «улан» или «улагая», что фонетически, учитывая особенности китайской транскрипции, близко к ухуань. Этноним кидань на основании памятников киданьской пись­менности связывается с понятием «холодный», «студеный», «мо­розный» в монгольских говорах: хорчин, джалайт, дурбет, горлос, арухорчин, бария, оннют, найман— хутен; харчин, тумут — .х1тен; монгольский kuyiten [26, с. 247]. В землях киданей был ряд мест, в названия которых вхо­дило слово «холодный». Например, р. Иньлянчуань (букв.: тем­ная и холодная) является китайским переводом монгольского названия р. Хуэйтэн (букв.: холодная), впадающей в Шара-Мурэн. Лю Сюй сообщает, что на юге их владения лежали го­ры Лэнсиншань, что в переводе означает «холодные». Если учесть, что киданьские роды и племена не имели фамилий, а были известны по названию мест, где они жили [37, гл. 23, л. 1а], нет ничего удивительного, что название р. Хуэйтэн или гор Лэнсин могло стать племенным обозначением. 7. Большое значение для определения этнической принад­лежности племен, входящих в группу дунху, имеет лингвисти­ческий анализ слов, дошедших до нашего времени в китайской транскрипции. Учитывая особенности китайского языка, мы должны признать, что эта транскрипция не всегда точна, к тому же, трудно определить подлинное звучание того или иного ие­роглифа в древности. Допустим даже точность транскрипции, но и в этом случае возникают серьезные затруднения. Наиболее древняя стадия развития монгольского языка от­ражена в старописьменном монгольском языке, который начал складываться примерно в начале XIII в., причем диалектная база этого языка до сих пор точно не установлена. В то же время зарегистрированные в китайских источниках отдельные слова из языка племен, входивших в группу дунху, относятся к началу нашего летосчисления, и, таким образом, параллели для них в лучшем случае приходится искать в языке, относящемся; по времени к XIII в. Из-за столь значительного временного раз­рыва естественно, что известные нам наиболее древние формы монгольского языка не могут быть точным повторением языка дунху. Именно поэтому В. В. Бартольд и высказал абсолютно верное суждение: «Крайне сомнительны попытки определить характер языка народа по отдельным словам, большей частые» именам и титулам, дошедшим до нас только в китайской тран­скрипции» [2, т. 5, с. 197]. И тем не менее нельзя пренебре­гать лингвистическими данными, поскольку язык является наи­более показательным этническим признаком. Приведем не­сколько слов из языка племен, относящихся к группе дунху., которые входили в основной словарный фонд. Ухуани пользовались женским головным убором гоуцзюэ, о котором сообщается: «Когда женщина достигает брачного воз­раста, она отращивает волосы, которые делит на пряди, и на­девает [головной убор] гоуцзюэ, украшенный золотом и яшмой, похожий на {головной убор] в Срединном государстве, называе­мый гобуяо» [67, гл. 90, л. 2а]. По объяснению ханьского уче­ного Лю Си, гобуяо — головной убор китайских императриц, украшенный подвесными жемчужинами, качающимися при ходь­бе [67, гл. 90, л. 2а, примеч.]. Иероглифы гоуцзюэ, по рекон­струкции Карлгрена, имели в древности чтение ku-kiwat, а сам головной убор похож на головной убор монгольских женщин, известный, по китайским средневековым источникам, под на­званием гугу. Его описания собраны Ван Говэем и имеются в русском переводе Н. Ц. Мункуева [19]. Несомненная фонетическая и смысловая близость терминов гоуцзюэ и гугу дает основание говорить, что речь вдет об одном и том же женском головном уборе, употреблявшемся как ухуа-нями, так и средневековыми монголами под одинаковым назва­нием. Как отмечает Пуллиблзнк, в 1951 г. японский ученый Эга-ми Намио отождествил гоуцзюэ с монгольским kokul [92, с. 259]. Если это так, отождествление приобретает важное зна­чение. Оно позволяет говорить о сходстве в одежде и языке ухуаней и монголов, а это одно из доказательств монгольского происхождения ухуаней. Повествование о жуаньжуанях начинается записью: «Жуанъ-жуань, потомок дунху, имел фамилию Юйцзюлюй. [Следует сказать, что] в прошлом, в конце правления императора Шэнь-:юаня, занимавшийся грабежом [вэйский] всадник добыл раба, у которого волосы на голове начинались от линии бровей. По-.скольку он не помнил ни своей фамилии, ни имени, его хозяин дал ему прозвище Мугулюй. Мугулюй означает „голова облы­села". Мугулюй и Юйцзюлюй близки по звучанию, поэтому впо­следствии сыновья и внуки раба взяли Юйцзюлюй своей фа­милией» [34, гл. 103, л. 1а]. На наш взгляд, мугулюй — транскрипция двух слов — мугу и люй, причем последний знак, по реконструкции Карлгрена, имел в средние века чтение liwo. Как указывает Б. X. Тодае-ва [25, с. 346], слова «плохой», «дурной» передаются: в монгорском языке — ту, в диалекте минхэ монгорского языка - мау, в Монгольском словаре Мукаддимат ал-Адаб — mu, mau, у ;Н. Н. Поппе в «Квадратной письменности» — ma-un, монголь­ском письменном -—mayu, в дунсянском — мау. Люй (liwo) близко по звучанию к менторскому ra'wa — «волосы». Таким образом, мугулюй, или мугу ливо,— транскрипция mayu rawa — «плохие волосы». Получается не только фонети­ческая, «о и смысловая близость, поскольку между значениями «голова облысела» и «плохие волосы» несомненная связь. В языке туюйхуней зарегистрировано сяньбийское слово .агань, означающее «старший брат» [65, гл. 97, л. 46]. «Стар­ший брат» в диалектах монгольского языка: хорчин — ах, ага; .джалайт — ага; дурбет, гордое, арухорчин, шилингол, уланцаб, чахар — ах; барин, оннют—ах; харчин, тумут — ах, адж; ор-дос — аха; монгольский — aqa ([26, с. 116]. Жуаньжуаньский правитель Тухэчжэнь принял прозвище Чу кэхань. Иероглиф чу имеет значение иероглифа вэй — «почти­тельно поддакивать», «соглашаться», «да», и, таким образом, рассматриваемое прозвище может быть переведено «соглашаю­щийся (поддакивающий) каган». Сиратори обратил внимание на то, что чу встречается в ана-.логичном значении и в той же транскрипции в сочинении Шэнь Юэ «Сун-шу» («История династии Сун») в главе, посвященной туюйхуням, народу, выделившемуся из монголоязычных сянь-•бийцев '[86, гл. 96, л. 16]. В уже приводившейся нами цитате о Туюйхуне и Жологуе (см. с. 20) Иналоу на замечание Туюй-хуня сказал: «Чу, кэхань», что означает на китайском языке: «Эр, гуаньцзя», причем эр — слово для выражения согласия, а гуаньцзя соответствует понятию «правитель», «император». Сиратори отождествляет чу [53, ч. 1, с. 77] с монгольским dje, выражением согласия, одобрения, и отмечает, что это же слово употребляется в «Сокровенном сказании» в разговоре Бондончара со своим братом Бугу-Хадаги: «Tendece aqa ino ukulerun: je teyin boesu kerturiyen korcu aqa-nar deu-ner eyetol-duju, tede irken-i gauluya! Keelduji» («„Ладно! — ответил стар­ший брат.— Но только сначала съездим домой да посоветуем­ся со всеми братьями, а тогда и пойдем полонить тех людей". Так они беседовали») (перевод С. А. Козина) [15, с. 82]. Здесь монгольское je переводится словом «ладно». Таким образом, в языке трех народов — сяньбийцев, жуаньжуаней и средневековых монголов — для выражения согласия употреблялось одно и то же слово. Особенно много слов дошло до нашего времени из языка ки-даней. Среди них такие характерные, как: таоли — «заяц» [37, гл. 27, л. 16]; ср. монгольский язык среднего периода taulai, «Сокровенное сказание» — taolai, op-досский — гпаола! ~ тулаг, дунсянский — таулэй, даурский — таулё, монгорский — тул1, монгольский — taulai, монгольский письменный — taulai; нэхэ — «собака» [63, гл. 53, гл. 136]; ср. дархан, бован, джа-рут, арухорчин, барин, оннют, найман, шилингол, уланцаб, ча-хар — нохб, джасту, джалайт, дурбет, горлос — нохо, нох, харчин, тумут — нбхб, монгольский — nogai [26, с. 176]; тао — «пять» [63, гл. 63, л. 13а]; ср. хорчин, джалайт, дур-бет, горлос, арухорчин, барин, оннют, найман, харчин, тумут, шилингол, уланцаб, чахар — тав, ордос — тавун, монголь­ский— tabun [26, с. 198]; сайли — «месяц» [37, гл. 27, л. 26]; ср. хорчин, горлос, ару­хорчин, барин, оннют, найман, хешиктен, харчин, тумут, шилин­гол, уланцаб, чахар — cap, джалайт, дурбет — тар, ордос — сэ­ра, монгольский — sara [26, с. 191]; моли — «река» [51, гл. 72, л. 16]; ср. хорчин, джалайт, дур­бет, горлос, арухорчин, бария, шилингол, уланцаб, чахар- мерен; монгольский — moren [26, с. 169]. 8. Наблюдается сходство во многих обычаях, примеры мож­но най[ги в книге Л. Л. Викторовой «Монголы» [5]. Со своей стороны, отметим сходство в брачном обряде у ухуаней, шивэй-цев и монголов. У ухуаней «при заключении брака [мужчина] сначала похи­щает девушку и вступает с ней в связь, а затем через полгода или 100 дней посылает в качестве свадебных подарков крупный рогатый скот, лошадей и овец. Затем зять вместе с женой воз­вращается в ее дом... После того как он пробудет в семье жены на положении слуги один-два года, семья жены щедро одаривает женщину и провожает ее, предоставляя место для жи­тельства и все имущество» [67, гл. 90, л. 16—2а]. Правила бракосочетания у шивэйцев описаны с небольшими расхождениями в деталях, скорее всего стилистического поряд­ка, в нескольких источниках: «Две семьи договариваются меж­ду собой, после чего [будущий] зять похищает девушку, уво­зит ее, а затем посылает в качестве сговорных даров крупный рогатый скот, лошадей и возвращается [с девушкой] в ее семью, а когда о«а забеременеет, возвращается с ней обратно в свое жилище» [33, гл. 84, л. 21 а]; «Сначала мужчина входит в дом женщины и работает в нем три года, что позволяет ему лично встречаться с[будущей женой]. По окончании срока отработки семья невесты выделяет ему имущество, муж и жена — оба садятся на повозку, на которую грузится и их имущество, и воз­вращаются [в дом мужа] под барабанный бой, с плясками» [46, гл. 1996, л. 96]. О монголах Б. Я. Владимирцов писал: «Нельзя не видеть также пережитков когнатных отношений в обычае отдавать „в зятья" молодого человека в семью его будущей жены. Вот, например, опять из жизни Чингиса: „Когда Иесугей-багатур-сговорился с Dai-secen'oM, последний сказал ему: „Дочь свою отдам, а ты отправляйся, оставив своего сына „зятем" (giir-gen~kurgen)". Йесугей-багатур согласился и оставил своего сы­на, Чингиса-Темучина, которому было тогда только девять лет, „зятем" в доме Dai-secen'a» ([6, с. 48]. У всех племен, выделившихся из этнической группы дунху, восточная, или левая, сторона считалась почетной, а выход из юрт был обращен на восток. Об ухуанях сообщается: «Домом служит куполообразный шалаш, выход из которого обращен иа восток, к солнцу» [67, гл. 90, л. 1а]. О киданях говорится: «Двери во всех домах [в Силоу] были обращены на восток, подобно тому как располагались двери у повозок и юрт» [59, гл. 137, л. 46]; «1-го числа каждой луны они становятся лицом к востоку и поклоняются солнцу. Во время больших собраний, на которые собираются для рассмотрения государственных дел, почетными считаются места, обращенные на восток. Двери в домах в районе четырех башен все обращены на восток» [51, гл. 72, л. 5а]. Фу Чжэн, ездивший послом от династии Сун к киданям, оставил запись: «Все войлочные юрты киданей также обращены на восток» [37, гл. 27, л. За]. То же самое наблюдалось и у жуаньжуаней. Когда дочь Анагуя была выдана замуж за императора Вэнь-ди, сановники торжественно встречали ее у оз. Хэйяньчи, где произошел сле­дующий эпизод: «Ставя палатки, жуаньжуани обращали все двери, закрывавшиеся циновками, на восток. Фуфын-ван по име­ни Фу просил обратить их прямо на юг, но невеста ответила: „Я еще не видела правителя династии Вэй и, естественно, пока являюсь жуаньжуаньской девушкой. Династия Вэй почитает южную сторону, а я — восточную"» [55, гл. 158, с. 4893]. Итак, у четырех монголоязычных народов — ухуаней, сянь­бийцев, жуаньжуаней и киданей — соблюдалось одно и то же правило: выход из юрт был обращен на восток. Как пишет Г. Сухбаатар, «то же самое было у древних монголов. Это на­ходит отражение в том, что в настоящее время монгольская на­циональная борьба начинается с левой стороны» [23, с. 127]. Интересно свидетельство «Лян-шу»: «В их владении (во владении жуаньжуаней.— В. Т.) умеют, прибегая к колдовству, приносить жертвы Небу и вызывать ветер со снегом. [В ре­зультате] впереди ясное солнце, а сзади грязевые потоки во­ды. В связи с этим, когда они терпят поражение, их нельзя до­гнать. Если они прибегают к этому способу в Срединном госу дарстве, то делается пасмурно, но дождь не идет. На вопрос о "причине они говорят, что [в Срединном государстве] тепло» [90, гл. 54, л. 47а—476]. Возникает полная аналогия с монголами, шаманы которых якобы тоже могли вызывать ненастье. Рассказывая о битве между Чжамуха и Чингисханом, автор «Сокровенного сказания» пишет: «Утром наше войско двинулось и, сблизившись с не­приятелем, вступило в бой при урочище Койтен. Теснили друг друга, поднимаясь в гору и спускаясь в долину. С боем пере­страивались. Тут оказалось, что эти самые Буирух и Худуха могут волшебством вызвать ненастье. Принялись они за свое волшебство, но ненастье обернулось наоборот и разразилось над ними самими ливнем и ураганом. Стали они тут сами, спо­тыкаясь и скользя, валиться в пропасти. И рассыпались все кто куда, говоря: „Видимо, мы прогневали небеса"» [15, с. 117]. О сходстве общественной структуры монголов и сяньбийских племен уже говорилось выше. Всего приведено восемь главных доказательств, свидетель­ствующих об этнических связях племен дунху с монголами. Не­сомненно, число доказательств может быть увеличено, а каж­дое из них изложено более аргументированно. Однако общая картина, если рисовать ее на основе китайских источников, вряд ли может быть изменена, а это означает, что письменная исто­рия монголов начинается китайскими авторами приблизительно со II в. до н. э.