Итак, по нашему мнению, этническая общность племен ухуань, сяньби, цифу, туфа, шивэй, кумоси, кидань, туюйхунь и жуаньжуань несомненна. Однако имеются ли основания принимать их за предшественников монголов? Думается, что на этот вопрос следует дать утвердительный ответ, что можно подкрепить следующими доказательствами.
1. Как уже отмечалось, китайские источники делят северные народы на три большие этнические группы — сюнну, дунху и сушэнь, что совпадает с принятым в настоящее время делением этих же народов на тюркоязычные, монголоязычные и тунгусоязычные. В отношении сушэней вопрос ясен, под ними подразумеваются различные маньчжуро-тунгусские племена. Как: отмечал еще В. В. Бартольд, к сюнну, по мнению большинства ученых, по крайней мере западных, относятся тюркоязычные народы [2, т. 9, ч. 1, с. 33, 39; т. 9, ч. 2, с. 239]. Л. Л. Викторова пишет: «Тюркологи считают вопрос этнолингвистической дефиниции хуннов настолько решенным, что в основу классификации: тюркских языков положено деление на восточнохуннские и за-паднохуннские языки, а наиболее древним родо-племенным объединением признается союз огурских племен, из которого состоял господствующий слой империи хуннов» [5, с. 122]. Отсюда вытекает логический вывод, что к этнической группе дун-ху относились монголоязычные племена.
2. В настоящее время никто не сомневается, что кидани относились к монголоязычным народам. Отсюда, если кидани были монголоязычным народом, к этой же группе должны относиться и все этнически родственные киданям племена.
3. Сяньбийцы переселились на просторы монгольских степей из бассейна верхнего течения Амура. Согласно данным современной науки, в древности монгольские племена расселялись в основном по рекам Шилка, Ингода, Аргунь и верхнему течению Амура, т. е. в том же районе, где жили сяньбийцы. Уже сам этот факт — достаточно веское основание относить сяньбийцев к одному из древних монгольских племен.
4. В рассказах о шивэйцах в «Синь Тан-шу» и «Цзю Таншу» говорится, что некоторые из их кочевий находились у оз. Далайнор и по р. Аргунь. В частности, к югу от Аргун» жили кочевья мэнъу, или мэнъва шивэй. Этнонимы мэнъва и мэнъу, как справедливо считают большинство ученых, транскрипция слова «монгол», и это является первым достоверным упоминанием о монголах. О том, что в этом районе жили монголы, говорит и Рашид-ад-Дин: «Юрт и стойбище Есунгу (сын Джочи-Касара, брата Чингисхана.— В. Т.) и рода Джочи-Касара находится внутри Монголии на северо-востоке, в пределах Эргунэ (Аргунь) и Кулэ-наура (монг. письм. Кулун-на§ур — современное озеро Далайнор, Хулун-нор, вблизи ж. д. Станции Маньчжурия) и Килара (возможно, р. Хайлар), поблизости от места юрта Джибу, сына Отчи-нойона, и его внука Тукучара» [22, т. 1, кн. 2, с. 52].
Более ранние сведения о монголах, живших в этом районе, имеются и в сочинении Е Лунли «Цидань го чжи»: «Прямо на севере земли киданей доходят до владения Мэнгули. В этом владении нет правителя, который бы управлял народом. Население не занимается земледелием, [основным] занятием является охота. Люди не живут постоянно на одном месте, а кочуют во все четыре сезона года в поисках хорошей травы и воды. Пищей служат только мясо и кумыс. С киданями не воюют, а лишь торгуют с ними изделиями из шкур и шерсти крупного рогатого скота, овец, верблюдов и лошадей. На юге от этого владении, на расстоянии оолее 4 тыс. ли, находится Верхняя •столица» [37, гл. 22, л. 5а].
Если этноним «монгол» происходит от названия шивэйского кочевья мэнъва, или мэнъу, это дает веское основание относить .шивэйцев к монголам, к которым должны принадлежать и все этнически родственные шивэйцам племена.
5. Согласно источникам, наиболее ранним племенем, выделившимся из этнической группы дунху, являются ухуани. В то же время при описании расселения шивэйцев в «Синь Таншу» говорится: «К северу от р. [Наоюэхэ] живут дун шивэй (восточные шивэй), которые, по-видимому, являются остатками ухуаней, живущими на юго-восточных окраинах [их бывших земель]» [50, гл. 219, л. 7а]. Таким образом, устанавливается этническая связь между ухуанями и шивэйцами, а шивэйцы, как уже говорилось выше, относятся к монголам. Это также дает право относить к монголам и все родственные ухуаням сяньбийские племена.
6. Важное значение имеет происхождение отдельных этнонимов. Если они связаны с монгольским языком, это одно из доказательств монголоязычности того или иного племени. К сожалению, основываясь на источниках, можно раскрыть смысл лишь двух племенных названий — ухуань и кидань.
Ухуани получили свое название от горы Ухуань (древнее чтение, ,по реконструкции Карлгрена, ogwan), около которой они поселились, потерпев поражение от Маодуня. Эта же гора называется Чишань, что в переводе означает «красная гора», а понятие «красный» передается в монгольском языке словами «улан» или «улагая», что фонетически, учитывая особенности китайской транскрипции, близко к ухуань.
Этноним кидань на основании памятников киданьской письменности связывается с понятием «холодный», «студеный», «морозный» в монгольских говорах: хорчин, джалайт, дурбет, горлос, арухорчин, бария, оннют, найман— хутен; харчин, тумут — .х1тен; монгольский kuyiten [26, с. 247].
В землях киданей был ряд мест, в названия которых входило слово «холодный». Например, р. Иньлянчуань (букв.: темная и холодная) является китайским переводом монгольского названия р. Хуэйтэн (букв.: холодная), впадающей в Шара-Мурэн. Лю Сюй сообщает, что на юге их владения лежали горы Лэнсиншань, что в переводе означает «холодные». Если учесть, что киданьские роды и племена не имели фамилий, а были известны по названию мест, где они жили [37, гл. 23, л. 1а], нет ничего удивительного, что название р. Хуэйтэн или гор Лэнсин могло стать племенным обозначением.
7. Большое значение для определения этнической принадлежности племен, входящих в группу дунху, имеет лингвистический анализ слов, дошедших до нашего времени в китайской транскрипции. Учитывая особенности китайского языка, мы должны признать, что эта транскрипция не всегда точна, к тому же, трудно определить подлинное звучание того или иного иероглифа в древности. Допустим даже точность транскрипции, но и в этом случае возникают серьезные затруднения.
Наиболее древняя стадия развития монгольского языка отражена в старописьменном монгольском языке, который начал складываться примерно в начале XIII в., причем диалектная база этого языка до сих пор точно не установлена. В то же время зарегистрированные в китайских источниках отдельные слова из языка племен, входивших в группу дунху, относятся к началу нашего летосчисления, и, таким образом, параллели для них в лучшем случае приходится искать в языке, относящемся; по времени к XIII в. Из-за столь значительного временного разрыва естественно, что известные нам наиболее древние формы монгольского языка не могут быть точным повторением языка дунху. Именно поэтому В. В. Бартольд и высказал абсолютно верное суждение: «Крайне сомнительны попытки определить характер языка народа по отдельным словам, большей частые» именам и титулам, дошедшим до нас только в китайской транскрипции» [2, т. 5, с. 197]. И тем не менее нельзя пренебрегать лингвистическими данными, поскольку язык является наиболее показательным этническим признаком. Приведем несколько слов из языка племен, относящихся к группе дунху., которые входили в основной словарный фонд.
Ухуани пользовались женским головным убором гоуцзюэ, о котором сообщается: «Когда женщина достигает брачного возраста, она отращивает волосы, которые делит на пряди, и надевает [головной убор] гоуцзюэ, украшенный золотом и яшмой, похожий на {головной убор] в Срединном государстве, называемый гобуяо» [67, гл. 90, л. 2а]. По объяснению ханьского ученого Лю Си, гобуяо — головной убор китайских императриц, украшенный подвесными жемчужинами, качающимися при ходьбе [67, гл. 90, л. 2а, примеч.]. Иероглифы гоуцзюэ, по реконструкции Карлгрена, имели в древности чтение ku-kiwat, а сам головной убор похож на головной убор монгольских женщин, известный, по китайским средневековым источникам, под названием гугу. Его описания собраны Ван Говэем и имеются в русском переводе Н. Ц. Мункуева [19].
Несомненная фонетическая и смысловая близость терминов гоуцзюэ и гугу дает основание говорить, что речь вдет об одном и том же женском головном уборе, употреблявшемся как ухуа-нями, так и средневековыми монголами под одинаковым названием. Как отмечает Пуллиблзнк, в 1951 г. японский ученый Эга-ми Намио отождествил гоуцзюэ с монгольским kokul [92, с. 259]. Если это так, отождествление приобретает важное значение. Оно позволяет говорить о сходстве в одежде и языке ухуаней и монголов, а это одно из доказательств монгольского происхождения ухуаней.
Повествование о жуаньжуанях начинается записью: «Жуанъ-жуань, потомок дунху, имел фамилию Юйцзюлюй. [Следует сказать, что] в прошлом, в конце правления императора Шэнь-:юаня, занимавшийся грабежом [вэйский] всадник добыл раба, у которого волосы на голове начинались от линии бровей. По-.скольку он не помнил ни своей фамилии, ни имени, его хозяин дал ему прозвище Мугулюй. Мугулюй означает „голова облысела". Мугулюй и Юйцзюлюй близки по звучанию, поэтому впоследствии сыновья и внуки раба взяли Юйцзюлюй своей фамилией» [34, гл. 103, л. 1а].
На наш взгляд, мугулюй — транскрипция двух слов — мугу и люй, причем последний знак, по реконструкции Карлгрена, имел в средние века чтение liwo. Как указывает Б. X. Тодае-ва [25, с. 346], слова «плохой», «дурной» передаются: в монгорском языке — ту, в диалекте минхэ монгорского языка - мау, в Монгольском словаре Мукаддимат ал-Адаб — mu, mau, у ;Н. Н. Поппе в «Квадратной письменности» — ma-un, монгольском письменном -—mayu, в дунсянском — мау.
Люй (liwo) близко по звучанию к менторскому ra'wa — «волосы». Таким образом, мугулюй, или мугу ливо,— транскрипция mayu rawa — «плохие волосы». Получается не только фонетическая, «о и смысловая близость, поскольку между значениями «голова облысела» и «плохие волосы» несомненная связь.
В языке туюйхуней зарегистрировано сяньбийское слово .агань, означающее «старший брат» [65, гл. 97, л. 46]. «Старший брат» в диалектах монгольского языка: хорчин — ах, ага; .джалайт — ага; дурбет, гордое, арухорчин, шилингол, уланцаб, чахар — ах; барин, оннют—ах; харчин, тумут — ах, адж; ор-дос — аха; монгольский — aqa ([26, с. 116].
Жуаньжуаньский правитель Тухэчжэнь принял прозвище Чу кэхань. Иероглиф чу имеет значение иероглифа вэй — «почтительно поддакивать», «соглашаться», «да», и, таким образом, рассматриваемое прозвище может быть переведено «соглашающийся (поддакивающий) каган».
Сиратори обратил внимание на то, что чу встречается в ана-.логичном значении и в той же транскрипции в сочинении Шэнь Юэ «Сун-шу» («История династии Сун») в главе, посвященной туюйхуням, народу, выделившемуся из монголоязычных сянь-•бийцев '[86, гл. 96, л. 16]. В уже приводившейся нами цитате о Туюйхуне и Жологуе (см. с. 20) Иналоу на замечание Туюй-хуня сказал: «Чу, кэхань», что означает на китайском языке: «Эр, гуаньцзя», причем эр — слово для выражения согласия, а гуаньцзя соответствует понятию «правитель», «император».
Сиратори отождествляет чу [53, ч. 1, с. 77] с монгольским dje, выражением согласия, одобрения, и отмечает, что это же слово употребляется в «Сокровенном сказании» в разговоре Бондончара со своим братом Бугу-Хадаги: «Tendece aqa ino ukulerun: je teyin boesu kerturiyen korcu aqa-nar deu-ner eyetol-duju, tede irken-i gauluya! Keelduji» («„Ладно! — ответил старший брат.— Но только сначала съездим домой да посоветуемся со всеми братьями, а тогда и пойдем полонить тех людей". Так они беседовали») (перевод С. А. Козина) [15, с. 82]. Здесь монгольское je переводится словом «ладно». Таким образом, в языке трех народов — сяньбийцев, жуаньжуаней и средневековых монголов — для выражения согласия употреблялось одно и то же слово.
Особенно много слов дошло до нашего времени из языка ки-даней. Среди них такие характерные, как:
таоли — «заяц» [37, гл. 27, л. 16]; ср. монгольский язык среднего периода taulai, «Сокровенное сказание» — taolai, op-досский — гпаола! ~ тулаг, дунсянский — таулэй, даурский — таулё, монгорский — тул1, монгольский — taulai, монгольский письменный — taulai;
нэхэ — «собака» [63, гл. 53, гл. 136]; ср. дархан, бован, джа-рут, арухорчин, барин, оннют, найман, шилингол, уланцаб, ча-хар — нохб, джасту, джалайт, дурбет, горлос — нохо, нох, харчин, тумут — нбхб, монгольский — nogai [26, с. 176];
тао — «пять» [63, гл. 63, л. 13а]; ср. хорчин, джалайт, дур-бет, горлос, арухорчин, барин, оннют, найман, харчин, тумут, шилингол, уланцаб, чахар — тав, ордос
— тавун, монгольский— tabun [26, с. 198];
сайли — «месяц» [37, гл. 27, л. 26]; ср. хорчин, горлос, арухорчин, барин, оннют, найман, хешиктен, харчин, тумут, шилингол, уланцаб, чахар — cap, джалайт, дурбет — тар, ордос — сэра, монгольский — sara [26, с. 191];
моли — «река» [51, гл. 72, л. 16]; ср. хорчин, джалайт, дурбет, горлос, арухорчин, бария, шилингол, уланцаб, чахар- мерен; монгольский — moren [26, с. 169].
8. Наблюдается сходство во многих обычаях, примеры можно най[ги в книге Л. Л. Викторовой «Монголы» [5]. Со своей стороны, отметим сходство в брачном обряде у ухуаней, шивэй-цев и монголов.
У ухуаней «при заключении брака [мужчина] сначала похищает девушку и вступает с ней в связь, а затем через полгода или 100 дней посылает в качестве свадебных подарков крупный рогатый скот, лошадей и овец. Затем зять вместе с женой возвращается в ее дом... После того как он пробудет в семье жены на положении слуги один-два года, семья жены щедро одаривает женщину и провожает ее, предоставляя место для жительства и все имущество» [67, гл. 90, л. 16—2а].
Правила бракосочетания у шивэйцев описаны с небольшими расхождениями в деталях, скорее всего стилистического порядка, в нескольких источниках: «Две семьи договариваются между собой, после чего [будущий] зять похищает девушку, увозит ее, а затем посылает в качестве сговорных даров крупный рогатый скот, лошадей и возвращается [с девушкой] в ее семью, а когда о«а забеременеет, возвращается с ней обратно в свое жилище» [33, гл. 84, л. 21 а]; «Сначала мужчина входит в дом женщины и работает в нем три года, что позволяет ему лично встречаться с[будущей женой]. По окончании срока отработки семья невесты выделяет ему имущество, муж и жена — оба садятся на повозку, на которую грузится и их имущество, и возвращаются [в дом мужа] под барабанный бой, с плясками» [46, гл. 1996, л. 96].
О монголах Б. Я. Владимирцов писал: «Нельзя не видеть также пережитков когнатных отношений в обычае отдавать „в зятья" молодого человека в семью его будущей жены. Вот, например, опять из жизни Чингиса: „Когда Иесугей-багатур-сговорился с Dai-secen'oM, последний сказал ему: „Дочь свою отдам, а ты отправляйся, оставив своего сына „зятем" (giir-gen~kurgen)". Йесугей-багатур согласился и оставил своего сына, Чингиса-Темучина, которому было тогда только девять лет, „зятем" в доме Dai-secen'a» ([6, с. 48].
У всех племен, выделившихся из этнической группы дунху, восточная, или левая, сторона считалась почетной, а выход из юрт был обращен на восток. Об ухуанях сообщается: «Домом служит куполообразный шалаш, выход из которого обращен иа восток, к солнцу» [67, гл. 90, л. 1а]. О киданях говорится: «Двери во всех домах [в Силоу] были обращены на восток, подобно тому как располагались двери у повозок и юрт» [59, гл. 137, л. 46]; «1-го числа каждой луны они становятся лицом к востоку и поклоняются солнцу. Во время больших собраний, на которые собираются для рассмотрения государственных дел, почетными считаются места, обращенные на восток. Двери в домах в районе четырех башен все обращены на восток» [51, гл. 72, л. 5а]. Фу Чжэн, ездивший послом от династии Сун к киданям, оставил запись: «Все войлочные юрты киданей также обращены на восток» [37, гл. 27, л. За].
То же самое наблюдалось и у жуаньжуаней. Когда дочь Анагуя была выдана замуж за императора Вэнь-ди, сановники торжественно встречали ее у оз. Хэйяньчи, где произошел следующий эпизод: «Ставя палатки, жуаньжуани обращали все двери, закрывавшиеся циновками, на восток. Фуфын-ван по имени Фу просил обратить их прямо на юг, но невеста ответила: „Я еще не видела правителя династии Вэй и, естественно, пока являюсь жуаньжуаньской девушкой. Династия Вэй почитает южную сторону, а я — восточную"» [55, гл. 158, с. 4893].
Итак, у четырех монголоязычных народов — ухуаней, сяньбийцев, жуаньжуаней и киданей — соблюдалось одно и то же правило: выход из юрт был обращен на восток. Как пишет Г. Сухбаатар, «то же самое было у древних монголов. Это находит отражение в том, что в настоящее время монгольская национальная борьба начинается с левой стороны» [23, с. 127].
Интересно свидетельство «Лян-шу»: «В их владении (во владении жуаньжуаней.— В. Т.) умеют, прибегая к колдовству, приносить жертвы Небу и вызывать ветер со снегом. [В результате] впереди ясное солнце, а сзади грязевые потоки воды. В связи с этим, когда они терпят поражение, их нельзя догнать. Если они прибегают к этому способу в Срединном госу дарстве, то делается пасмурно, но дождь не идет. На вопрос о "причине они говорят, что [в Срединном государстве] тепло» [90, гл. 54, л. 47а—476].
Возникает полная аналогия с монголами, шаманы которых якобы тоже могли вызывать ненастье. Рассказывая о битве между Чжамуха и Чингисханом, автор «Сокровенного сказания» пишет: «Утром наше войско двинулось и, сблизившись с неприятелем, вступило в бой при урочище Койтен. Теснили друг друга, поднимаясь в гору и спускаясь в долину. С боем перестраивались. Тут оказалось, что эти самые Буирух и Худуха могут волшебством вызвать ненастье. Принялись они за свое волшебство, но ненастье обернулось наоборот и разразилось над ними самими ливнем и ураганом. Стали они тут сами, спотыкаясь и скользя, валиться в пропасти. И рассыпались все кто куда, говоря: „Видимо, мы прогневали небеса"» [15, с. 117].
О сходстве общественной структуры монголов и сяньбийских племен уже говорилось выше.
Всего приведено восемь главных доказательств, свидетельствующих об этнических связях племен дунху с монголами. Несомненно, число доказательств может быть увеличено, а каждое из них изложено более аргументированно. Однако общая картина, если рисовать ее на основе китайских источников, вряд ли может быть изменена, а это означает, что письменная история монголов начинается китайскими авторами приблизительно со II в. до н. э.